Борис Кагарлицкий об авторе "Тюремных тетрадей" и его идеях

Кто такие "органические интеллектуалы", почему идеи великого итальянского марксиста Антонио Грамши востребованы правыми не меньше, чем левыми, и зачем сегодня читать написанное им в фашистских застенках? Все лето в Гослитмузее проходила выставка "Между Римом и Москвой: "Тюремные тетради" Антонио Грамши" - для тех, кто не удосужился ее посетить, об актуальности грамшианского наследия рассказывает Борис Кагарлицкий.

Трехтомник Грамши в СССР издали в 1959 году, когда идеологическая оттепель была в самом разгаре. Советский марксизм нуждался в свежих идеях - но не любых, а только тех, которые не находились в остром противоречии с официальными формулировками и не ставили напрямую под сомнение тезис о том, что общественная система в Советском Союзе носит социалистический характер.

Работы Грамши, на первый взгляд, этим требованиям соответствовали - итальянский мыслитель был, наряду с Пальмиро Тольятти и Амадео Бордигой, одним из основателей компартии Италии, а потом и ее лидером; сидел в фашистской тюрьме; советскую политику публично не критиковал (хотя, как стало известно позднее, Тольятти скрывал многие его тюремные письма, чтобы не портить отношения со Сталиным).

Грамши вроде бы вписывался в официальный советский канон - но с другой стороны, он смотрел на марксизм совершенно иначе, чем идеологи сталинского времени и даже чем публиковавшиеся в СССР не-большевистские авторы - Плеханов и ранний Каутский.

Классовый анализ западной демократии у Грамши принципиально важен для понимания причин стабильности буржуазной общественной системы.

Вопреки представлениям многих левых, она держится не только на обмане и принуждении, но и на гегемонии, то есть на способности правящего класса вести за собой классы подчиненные, ставить перед обществом и решать вместе с ним задачи, которые значимы не только для правящей элиты, но и для всех остальных.

Гегемония правящего класса преодолевается не внезапным восстанием или упорной пропагандистской работой пролетарского авангарда, а постоянной работой левых в гражданском обществе, становлением контр-гегемонии - чем, собственно, и занимались коммунистические партии Запада в лучшие свои годы.

Борьба левых в европейских демократических странах напоминала "позиционную войну", когда приходится с большим трудом продвигаться вперед, занимая одну траншею за другой. Устойчивые структуры гражданского общества не оставляют иного пути. В них надо работать, надо стать их частью, тем самым укореняя левый проект в социально-культурной повседневности. Такой метод делает позиции левых прочными (даже фашистская диктатура в Италии не смогла выкорчевать из низов присутствие коммунистической и социалистической партий, что показал Бернардо Бертолуччи в знаменитом фильме "ХХ век"). Но он же тормозит движение вперед, гасит революционный энтузиазм, нередко превращая молодых борцов в функционеров и оппортунистов.

"Позиционная война" на Западе противопоставлялась у Грамши "маневренной войне" на Востоке. Ссылки на военный опыт начала ХХ столетия выглядели для его времени вполне убедительными. На Западе мы имеем плотную сеть коммуникаций, железных дорог, населенных пунктов. В России, напротив, огромные пустые пространства, по которым могли носиться красная конница Буденного или белые казаки Мамонтова.

Так же и с гражданским обществом: в России оно было развито слабо, а государство - сильно, и потому, взяв власть, можно было сразу решать задачи общественного преобразования. Во Франции, Англии или Италии так не сделаешь: без поддержки гражданского общества преобразования застопорятся.

Отсюда понимание значимости демократии не просто как политического принципа, но и как пути, как образа действия и образа мысли для левых.

Впрочем, концепция Грамши предполагала не только такой относительно благополучный сценарий. Пережив и Первую мировую войну, и революцию 1917 года, и установление фашизма в родной Италии, он прекрасно понимал, что положение может меняться не только в лучшую сторону. Левые могут более или менее успешно строить систему альтернативной гегемонии, но также возможно и то, что гегемония правящего класса стихийно рухнет, политические партии превратятся в "пустые оболочки", и в обществе возникнет идеологический и духовный вакуум.

Именно так появляется почва для фашистской диктатуры, тоталитарных систем, при которых политика в привычном смысле исчезает, а общественные противоречия начинают трактоваться как культурные.

"Тюремные тетради", в которых Антонио Грамши изложил большую часть своих теорий, представляют собой тысячи страниц набросков, поэтому их сложно однозначно интерпретировать и выстроить в задуманной автором последовательности. Зато этим Грамши близок к современному стилю - короткие заметки-фрагменты вместо больших текстов. Его записи можно было бы сегодня представить как своеобразный блог, с той лишь разницей, что автор пользовался таким методом не от хорошей жизни.

Находясь под постоянным надзором фашистских тюремщиков, Грамши вынужден был избегать конкретно-политических примеров, обращаться к максимально удаленной истории, говорить языком политических и философских абстракций.

И, по-видимому, он сознательно путал читателя, меняя записи местами. В результате мы имеем несколько изданий "Тюремных тетрадей", где тексты представлены в разном порядке и по-разному скомпонованы. Первое издание контролировал Пальмиро Тольятти, которого потом обвиняли в том, что он подгонял видение Грамши под свое собственное.

Дальше пересмотром тетрадей занимался известный философ Валентино Джерратана, выходило еще несколько изданий. Самое последнее и самое полное было выпущено в 4 томах под его редакцией издательством Einaudi в 2007 году (на основе версии 1975 года). На русском языке, кроме трехтомника, где "Тюремные тетради" занимали лишь один том, вышло еще несколько публикаций, которые дополняют друг друга, но в то же время запутывают читателя.

Признаюсь, я предпочитаю пользоваться все тем же советским трехтомником 1959 года. Не потому что он полнее или лучше издан, а потому что привык к нему и, на мой взгляд, все главное и важное для нас было уже там опубликовано. Это издание стало частью нашей собственной интеллектуальной истории, а потому прожило свою собственную жизнь в библиотеках отечественных обществоведов и философов.

Увы, говорить о большом влиянии Грамши на нашу общественную мысль не приходится.

Отчасти так вышло потому, что хрущевская "оттепель" очень быстро сменилась брежневским "застоем", а размышления о тактике, стратегии и культуре левых в условиях укорененной европейской демократии оказывались слишко далеки от нашей практики. Даже в постсоветские годы, когда в России формально объявлена была многопартийность и гражданская свобода, структуры социума и повседневность культуры заставляли искать ответы совершенно в другой сфере общественной мысли. Если уж говорить о западном марксизме, то наибольшую популярность у нас приобрела мирсистемная школа Иммануила Валлерстайна и Самира Амина, правда, воспринятая многими в крайне вульгаризированном виде, так что ее термины и понятия употребляются правыми едва ли не более активно, чем левыми.

Грамшианские понятия гегемонии и гражданского общества, оказавшиеся крайне популярными среди западных левых интеллектуалов, проникали к нам заново в начале 2000-х годов, когда домой стало возвращаться целое поколение молодых политологов и философов, учившихся или стажировавшихся в иностранных университетах. Таким образом грамшианские идеи стали частью "джентльменского набора" любого продвинутого молодого интеллектуала. Не обязательно левого.

Тут есть еще одна проблема: интеллектуалы любят Грамши потому, что он был очень высокого мнения об их политической роли. Но они часто забывают, что итальянский мыслитель говорил не об интеллектуалах вообще, а об "органических интеллектуалах".

Иными словами, о людях, которые становятся своего рода медиумами, выражая не собственные идеи и воззрения, а интересы и потребности определенного класса. Именно в органической связи их идей и их личности с наиболее общими и значимыми задачами социального класса - залог их успеха и силы.

В России трудно говорить об органических интеллектуалах просто потому, что и с классами дело обстоит неважно. Общество атомизировано, расколото, разобщено.

И все же Грамши стоит читать и перечитывать. Не только ради того, чтобы понять, как формировалась и развивалась политическая демократия на Западе, но и для того, чтобы осознать необходимость органической связи левой политики не с абстрактными воображаемыми "пролетарскими массами", а с реальными людьми, имеющими собственную культуру, собственные повседневные потребности и собственные политические запросы, категорически не совпадающие с видением и требованиями идеологов.

Нам предстоит искать свой собственный путь: не выбирать стратегии "позиционной" или "маневренной" войны (напомню, что уже события 1939-1940 годов опровергли представления Грамши о характере военных действий на Западе), но работать над конструированием новой гегемонии ради преодоления рыхлости и фрагментации современного общества.

А иногда я просто снимаю с полки потрепанный третий том собрания Грамши, открываю наугад какую-либо страницу и читаю первый попавшийся фрагмент - чтобы узнать и обдумать что-то новое.