В последние десятилетия в самых развитых капиталистических государствах сложился влиятельный взгляд на связь левой политики с борьбой за права "секс-меньшинств". С течением времени взгляд этот начал проникать и в другие страны, освящённый авторитетом таких людей, как бывший лондонский мэр-лейборист, прославившийся двумя вещами: причёской и обязательным участием в "парадах секс-меньшинств". Мысль здесь была такая - левые есть защитники всех угнетённых, сирых и убогих. Защищаем национальные меньшинства, защитим и "секс-меньшинства". Пришло и теоретическое обоснование. В лекциях Э. Гидденса о социологии текущего момента (изданных и в русском переводе) корифей социал-демократии говорил среди прочего о такой тенденции наших дней: сексуальные отношения окончательно отделились от деторождения и при таких обстоятельствах, естественно должны были развиться новые обычаи, так сказать, нетрадиционные. Старый теоретик даёт понять, что он переменами не восторгается, но такова объективная неизбежность, да и как пойти против принципа толерантности.

В последние десятилетия в самых развитых капиталистических государствах сложился влиятельный взгляд на связь левой политики с борьбой за права "секс-меньшинств". С течением времени взгляд этот начал проникать и в другие страны, освящённый авторитетом таких людей, как бывший лондонский мэр-лейборист, прославившийся двумя вещами: причёской и обязательным участием в "парадах секс-меньшинств". Мысль здесь была такая - левые есть защитники всех угнетённых, сирых и убогих. Защищаем национальные меньшинства, защитим и "секс-меньшинства". Пришло и теоретическое обоснование. В лекциях Э. Гидденса о социологии текущего момента (изданных и в русском переводе) корифей социал-демократии говорил среди прочего о такой тенденции наших дней: сексуальные отношения окончательно отделились от деторождения и при таких обстоятельствах, естественно должны были развиться новые обычаи, так сказать, нетрадиционные. Старый теоретик даёт понять, что он переменами не восторгается, но такова объективная неизбежность, да и как пойти против принципа толерантности.

Если бы Гидденс лучше знал историю, он увидел бы, как отделение секса от деторождения происходило на протяжении 2 - 3 тысяч лет неоднократно, причём всегда казалось, что "окончательно".

Переходя к критике, нет надобности напоминать о тех случаях, когда будто бы в борьбе против дискриминации гомосексуализм поощряется и даже вовсе навязывается под угрозой наказания. Все такие случаи тщательно собираются и публикуются клерикалами на их сайтах. Не будем также ссылаться на соображения абстрактной морали, не станем взывать к "человеческому, слишком человеческому" рационализму. Не будем лишний раз доказывать, что мы ценим Чайковского не за его предполагаемый гомосексуализм, а за великолепную музыку. Некоторый интерес представляют аргументы биологии, но они настолько "общечеловечны", что обсуждать их здесь не составляет интереса. Замечу только, что попытки доказать природную естественность гомосексуализма неуместны. Можно, конечно, вспомнить двудомную (обоеполую) фасоль из школьного учебника, червей - гермафродитов и запутанный половой цикл у тли. Но им это не только не мешает сохранять и воспроизводить свой биологический вид, но даже прямо необходимо для размножения.

Возьмём лучше историческую социологию. Прежде всего, обратим внимание на правильное значение слова "гомосексуализм" - по своему лингвистическому составу оно ведь означает не "однополые" отношения, а то же самое, что и сексизм, т. е. крайнее подчёркивание эротизма, доходящее до порнографии и не останавливающееся перед извращениями: человек сводится к одной функции - сексуальной, которая затем склоняется на все лады. На Западе есть ещё одно чрезвычайно удачное прозвище - "сексплуатация" (sexploitation). Это сразу отсылает нас в конкретную эпоху и вводит в курс дела.

Так что же говорит история? Сторонники религиозной аргументации приводят рассказ из Ветхого завета, повествующей о божьей каре, постигшей древнеазиатский город Содом за развившийся в нём гомосексуализм. Действительно, явления, показавшиеся Гидденсу приметой нашего времени, появились очень давно. Первые надёжно документируемые свидетельства даёт история так называемого Нововавилонского царства, а это VIII - VI вв. до н. э. В историю оно вошло как первый финансовый центр мира. Денежные отношения там достигли беспримерной для того времени высоты. Торговые дома, банки, кредиты, векселя, аренда, рента, денежный оброк, бухгалтерия, паевые товарищества, контракты даже между членами семьи, богатство и банкротство выделяли Вавилон этого времени среди соседних стран. В глазах соседей Вавилон был городом стяжательства, бессердечия и паразитизма, местом, где всё продаётся и всё покупается. Там появились в заметном количестве разнообразные притоны, наёмная проституция, и из глиняных табличек известны даже расценки. Вообще в разврате не было недостатка, и библейский рассказ о Лоте и Содоме написан едва ли не в это время (в вавилонском пленении иудеев). С V в. до н. э. аналогично обставленные явления заимствуются Элладой (как говорит Маркс, навеки запятнали себя легендой о Ганимеде), но там нам встречается эффектное исключение, лишь подтверждающее правило - с другой стороны.

В древней Спарте мы видим иное устройство. Спартанцы, как известно, жили в казарменной обстановке и, если верить источникам, перещеголяли своим бытом любую "антиутопию". Никаких "язв" богатства там не наблюдается, вдобавок спартанцы тратили много сил на физическое воспитание. Тем не менее, им был знаком "однополый" гомосексуализм. Один старый историк (Р. фон Пёльман) говорит прямолинейно и выразительно: "институт педерастии". Спартанская военизированная община возникла после завоевания спартанцами целого края, население которого они поработили, а чтобы держать покорённых в повиновении, приходилось поддерживать постоянную военную готовность и совершать беспрерывные рейды по оккупированной земле. Толпы мужчин, таким образом, были оторваны от семейной жизни, да к тому же государство не разрешало им жениться до 30 лет... Здесь мы имеем чёткое указание на связь гомосексуализма с определёнными сторонами социальной структуры. Заметим это и пойдём дальше.

У древних римлян мы как дома. Начиная с I в. до н. э. там не было такого крупного политического деятеля, которому не приписали бы гомосексуализм. Правда это в каждом случае или нет - неизвестно, но факт постоянного использования такого компромата говорит сам за себя. В аристократических кругах гомосексуализм считался делом обычным и едва ли не респектабельным. Вряд ли нужно называть источники - достаточно просмотреть биографии римских императоров. А так как в древних государствах античного типа даже самые бедные, пролетаризованные граждане существовали на пособия от правящих кругов и представляли собой своеобразную элиту (в сравнении с рабами и негражданами-варварами), то можно себе представить, до каких размеров расширялась сфера гомосексуализма.

С приходом средних веков картина остаётся прежней и столь же ясной: гомосексуализм снова выступает атрибутом верхних слоёв. Интересующихся подробностями отсылаем к рассказу десятому пятого дня "Декамерона" (XIV век). Восток не отстал от Запада, и в XVI веке в походе на Казань, как пишут, в войске, состоявшем из бояр, старшие "пользовались" младшими. А в XVIII веке Ломоносов советует закрыть монастыри, чтобы прекратить содомию. Дальнейшие события слишком современны, чтобы о них особо распространяться. Все разновидности сексизма современного типа берут начало во французской дворянской среде кануна французской революции.

Гомосексуализм в большинстве случаев, если не всегда, был продуктом классового режима. Можно даже дать точное социологическое определение: гомосексуализм есть "род занятий" обеспеченных слоёв, получающих доходы без труда. Следовательно, речь идёт о богатых пресытившихся бездельниках.

Не случайно первый отпор гомосексуализм встречает в низах - простонародных массах. Если же в этот процесс оказываются вмешаны буржуа - консерваторы, то они так поступают на правах черносотенцев. Как известно, чёрная сотня - это те, кто эксплуатирует народные течения. Можно уверенно сказать, что когда левые самоустраняются от противодействия агитаторам гомосексуализма, эту роль перенимают на себя клерикалы и консерваторы. Где кончается Энгельс, там начинается Климов.

Пропагандисты "однополых браков" апеллируют к принципу демократии. При чём тут демократия? Прежде всего, демократия означает власть народа, а не "свободу". Что же касается понятия свободы, то демократия включает в себя представление о политических свободах, а не "свободу нравов". Символично, что в то самое время, когда в Европе под лозунгом свободы гомосексуализм почти навязывают, - в это самое время налагается категорический запрет на курение и о свободе не вспоминают. Почему? "Курение", отвечают нам, "вредит другим, некурящим, и нарушает интересы общества в целом". Вот это и есть двойной стандарт.

Складывается впечатление, государственные чиновники охотно подхватили логические или иные ошибки социал-демократов и теперь эксплуатируют их на иррационально-постмодернистских началах. Свести вопрос о демократии к борьбе за "однополые браки", это, действительно, высшее мастерство, почти по Хайеку и Фридмену. Дальше некуда.

II

Но может быть, вместо того, чтобы осыпать читателя примерами из дальних краёв и дальних времён, не лучше ли обратиться к отечественному опыту "постсоветского пространства".

Многим известно, что в Латвии с 1991 г. (фактически с 1990) и по настоящее время бессменно проводилась праволиберальная внутренняя политика. Но характерная подробность отечественной политжизни другая - равнение направо возведено в ранг надпартийной ценности, это не партийная политика, а государственная. Партии и правительства менялись, курс был всегда один. Словом, правее некуда. В середине 90-х годов без большого шума власти отменили советский уголовный закон о преследовании гомосексуализма, и после этого долго было тихо, латвийцам и в голову не приходило, что осталась какая - либо "дискриминация". Неожиданно в 2005 году им объяснили, что они жестоко ошибаются. Некая организация "Мозаика" внезапно и сразу крайне энергично стала вести кампанию в пользу гомосексуализма. Отлично понимая, что одними словами и конференциями от населения ничего не добьёшься (недосужно ему), "Мозаика" одновременно затребовала разрешения на шествие по Риге "геев, лесбиянок и бисексуалов и трансгендеров" под названием "прайд" (Pride). Действительно, у всех есть, а мы чем хуже? Тем более "Мозаике" было обидно наше отставание, что во всём другом мы уже догнали и перегнали. Можно ли было прожить без "гей-парада", если каждый второй латвийский телеканал утром демонстрирует "победный глас верующих", а вечером "эротические истории" и если с 1997 г. в Риге проводится международная "эротическая" выставка Erots? Разрешение было получено и "шествие" (несколько десятков человек) осуществилось, невзирая на множество протестов. Многие резонно недоумевали: подчёркнуто скандальные манифестации, это, фактически, требование не "равноправия", а особых прав и привилегий. Тут-то и началось самое интересное.

Члены правительства (напомним, все из правых партий) горой встали на защиту манифестирующих. Государственный суд сурово и непреклонно засудил протестовавших против "шествия", как в былые времена судил диссидентов. Один высокопоставленный чиновник прибег к разоблачениям в родном латвийском стиле: надо, мол, выяснить, кому была выгодна организация протестов против "шествия". В самом деле, не видна ли тут рука Москвы и вообще козни антинациональных сил? На этом "Мозаика" не успокоилась и с тех пор год за годом аккуратно подаёт заявление на "шествие" и Рижское самоуправление регулярно его утверждает (как раз с 2005 г. в Рижской думе у власти коалиция правых - тех самых, что ежегодно разрешают шествие легионеров СС). Профессионализм и неутомимость агитаторов из "Мозаики" стали понятнее, когда выяснилось, что она таким образом отрабатывает свой хлеб, получая финансирование из брюссельских фондов и чуть ли не от Сороса.

В 2008 г. "Мозаика", верная своим традициям, в почти ультимативной форме пригласила на очередной "прайд" министра по делам семьи и детей. Министр осторожно уклонился, ответив, что ему надо присутствовать на выпускном вечере сына.

Но "Мозаика" не осталась одинока. Поборники гомосексуализма нашли себе союзников. Полезно присмотреться к этим последним. Главные пропагандисты "прайдов" концентрируются во влиятельной газете "Diena". Газета хочет казаться западной, либерально-буржуазной и "системной" во всём, вплоть до внешнего вида, каждую неделю публикует переводной комикс "Garfield" (однако не "Doonesbury": кишка тонка). Один из главных аргументов в борьбе за гомосексуализм - это лозунг "толерантности", одновременно в национальном вопросе (т. е. в вопросе о гражданстве и языковой политике) нетерпимость "Диены" не идёт ни на малейшие уступки. Не отличались терпимостью и внешнеполитические статьи, как и публикации на исторические темы. От слов "Диена" перешла к делу: одна её журналистка принялась тайно донимать вышеназванного министра нескромными предложениями, чуть-чуть не доведя чиновника-семьянина до "грехопадения". Отчёт об этом был опубликован на страницах "Диены". Публика, однако, отнеслась к делу прохладно и коллеги-журналисты из других газет не только осудили "Диену" за неподобающие приёмы в борьбе с противниками, но и посоветовали расторопной журналистке не уподобляться проститутке. Итог этой истории таков: чиновник, в конце концов, упал с должности, а о незадачливой журналистке больше не слышно. Но редакция, сдавшая свою сотрудницу по правилу "я не я и хата не моя", не унывает духом: борьба продолжается! В централизованном экзамене по английскому языку школьникам был предложен вопрос: "Как вы относитесь к гомосексуализму?", с двумя вариантами ответа, против и за. Этому предшествовала соответствующая чиновничья "дискуссия" на страницах "Диены". Итог таких дискуссий всегда решён заранее, так что можно их назвать идеологической подготовкой. Решение было - учащийся, мол, должен уметь высказывать мнение на разные темы. После экзамена 236 школьных учителей подали официальный протест, но слушать их мнение, очевидно, в планы "толерантности" не входит.

С приходом 2009 года Рижскую ратушу завалили письма с возражениями против "прайда". Недовольство оказывалось столь сильным, что власти заколебались, тем более что от "прайда" до выборов оставалось меньше месяца. Едва-едва гомосексуальный митинг не отменили, как правые национал-либералы сочли нажим из Европарламентских кулуаров важнее мнений своих граждан, - и "прайд" утвердили. Мэр Риги, представитель крайней правой среди всех парламентских партий, заявил: "Я лично за семейные ценности, но надо соблюдать свободу и демократическое законодательство". Так и осталось неясно, кем он себя считает - буржуазным консерватором или буржуазным либералом.

Перенесение какого-нибудь явления из стран высокоразвитого капитализма на периферию иногда запутывает очевидцев и затрудняет понимание этого явления. Бывает, наоборот, перенос на провинциальную почву как-то сразу упрощает процессы и обнажает суть. Пример Латвии это доказывает. Поощрение гомосексуализма - не социалистическая политика, а чисто буржуазная, прямая наследница либерализма XIX века, Гладстона и Дизраэли.

III

Как же всё-таки обстоит дело со свободой? Наука доказала прочную связь письменного законодательства с классовым обществом. Там, где классовый раскол становится очевиден, вводятся писаные законы. Наиболее известные примеры мы находим в древнеазиатских законах Хаммураппи и в древнеевропейских законах Солона. Там, где представления о правде и справедливости у всех членов общества совпадают, люди руководствуются неписаными правилами, а судьи судят не по кодексу, а по совести (так называемое обычное право). Это мы видим в доклассовых обществах, увидим, вероятно, и в послеклассовых. В интересах современной антикапиталистической политики, следовательно, такое устройство, где отменена всякая юридическая регламентация, где нет никаких формальных принуждений и запретов [1]. Отсюда, однако, вовсе не следует, будто левым надо рекламировать гомосексуальный "lifestyle".

Обратимся к первоисточникам. Едва ли не вся "левая" пропаганда гомосексуализма исторически выросла на цитатах из "Происхождения семьи, частной собственности и государства" Энгельса. Вообще со времён Морелли (XVIII век) или даже Кампанеллы (XVI век) в левых кругах принято было справедливо осуждать юридический институт семьи. На этом основании где-то с конца XIX столетия часть "левых" перешла к идее (а многие и к практике) свободной любви. О гомосексуализме у них речь тогда не шла; возможно, они бы не согласились с веяниями конца двадцатого века, но сказав "а", надо говорить и "б", если "свобода", то по полной программе. Да, кстати, придётся в таком случае заодно встать на защиту прав всех других "ориентаций". Почему, к примеру, педофилам не разрешают работать в детских садах? А не нарушаются ли тем самым права человека, свобода и демократия?

Что ж, сверим цитаты! Рассмотрев, как родилась моногамная семья, что в ней от природы, что - от общественных отношений и что - от юриспруденции, Энгельс приходит к выводу об исторической обусловленности привычного нам юридического института "традиционной" семьи. Было время, когда его не существовало, будет время, когда его не станет. Только тогда, продолжает автор, восторжествуют естественные человеку отношения, основанные исключительно на взаимной приязни и ни на чём другом (по его терминологии - половая любовь). Заканчивается всё эффектным местом о людях будущего: "Когда эти люди появятся, они отбросят ко всем чертям то, что согласно нынешним представлениям полагается делать; они будут знать сами, как им поступать, и сами выработают соответственно этому своё общественное мнение о поступках каждого в отдельности, - и точка". Из этого лица, посчитавшие себя людьми будущего, сделали вывод о желательности практиковать свободную любовь, она же промискуитет, или, по поповской терминологии, "свальный грех". К счастью, мы имеем возможность проследить мнение Энгельса полнее. Четыре года спустя, в октябре 1888 года, он направил 2 письма чете Каутских, задумавших разводиться, одно К. Каутскому, другое Луизе Каутской. Он уговаривает их... не спешить! "Вы говорите о Карле: без любви, без страсти его натура гибнет. Если эта натура проявляется в том, что каждую пару лет требует новой любви, то он сам ведь должен будет признать, что при нынешних условиях или такую натуру следует обуздать, или она запутает его и других в бесконечных трагических конфликтах?", "Если же разлад, безразлично о какой причине, был настолько значителен, что ты серьёзно принял решение разойтись, то следовало, по-моему, прежде всего взвесить различие в положении жены и мужа при современных условиях... Из этого следует, что муж лишь в крайнем случае, лишь после зрелого размышления, лишь вполне уяснив себе необходимость этого, имеет право решиться на этот крайний шаг и то лишь в самой деликатной форме" (37-й том русского собрания сочинений). И представьте себе, противоречия в словах классика нет. Чтобы лучше понять, о чём речь, посмотрим на другого признанного классика. Возьмём письма Ульянова-Ленина, переписку его с Арманд. В январе 1915 г. у них речь заходит о термине "свободная любовь". Ильич считает его неоднозначным. Он может означать "свободу от материально-финансовых расчётов в половых отношениях, от материальных забот, от предрассудков религиозных, от предрассудков "среды", от уз закона, суда и полиции". Но он же может означать "свободу от серьёзных отношений, от честности, от обязанностей, от деторождения, - свободу адюльтера". Поэтому Ленин советует этого термина не употреблять и всегда выражаться точнее. Теперь опубликованы ещё другие письма Ленина к тому же адресату - что-то вроде "не могу жить без твоей ласки" и так далее, и тому подобное. К огорчению защитников свободной любви, во взглядах классика это ничего не меняет. Ильич постарался замять дело или, во всяком случае, не выносить его наружу, чтобы из двух женщин не скомпрометировать ни одну.

Ж.-П. Сартр, потративший массу времени специально для обследования вопросов индивидуальной свободы, вынужден был констатировать: "Моя свобода всегда ограничена свободой другого". Применительно к нашей теме слова Сартра иллюстрируются известным высказыванием Ленина: в половых отношениях участвуют двое и в результате появляется новая жизнь, благодаря чему присутствует связь с общественными интересами.

Энгельс думал, что институт "традиционной" семьи исчезнет после капитализма. Жизнь показала, что семья разваливается уже при капитализме, но в этом случае ей на смену вместо каких-либо определённых жизнеспособных форм ничего не получается (см. об этом уже в книжке Каутского против Бернштейна, гл. "Теория обнищания"). Именно в такой социальной действительности растут корни агитации за гомосексуализм, такова "социальная база", - ведь было бы нелепо выводить пропаганду гомосексуальной теории и практики только из одних умозрительных логических ошибок некоторых левых, даже если эти левые не год и не два дрейфовали слева направо.

[1] Заметьте, защитники гомосексуального поведения домогаются именно юридической формальности - "однополого брака".

Приложение

Карл Каутский о влиянии капитализма на сексуальные отношения (1899 г.)

"Распространение женского труда - верный признак увеличения нищеты. Порождённое ею, оно её усиливает, потому что капиталистическое общество не создало новых, высших форм домоустройства, которые могли бы заменить индивидуальное домоустройство. Наёмный труд женщины истощает её силы, так как не избавляет её от домашних работ; домашняя обстановка пролетариев становится всё более запущенной, дети лишены присмотра, кабачок получает большую притягательную силу, чем собственный дом; работница, не приученная к ведению домашнего хозяйства, заваленная работой, не умеющая ни шить, ни готовить, не умеет стало быть ни в чём сберечь, отчего увеличиваются расходы. Какая польза рабочему от повышения заработной платы, от падения цены на хлеб, если жена его не умеет приготовить из муки экономные, питательные и вкусные блюда? Что ему от падения цен на одежду, если жена его не умеет чинить изношенное платье, так что он вынужден покупать его вдвое больше, чем раньше? Как легко ведёт женский наёмный труд не только к социальной, но и к физической нищете!"

"Всё усиливающаяся распространённость детского и женского труда уже сама по себе - несомненный симптом возрастающей нищеты рабочего класса, опять-таки не в смысле обязательно усиливающейся физической нищеты; это означает, что всё менее становится возможным удовлетворить потребности семьи рабочего одним заработком мужа. Совсем не безразлично, происходит ли это от падения заработной платы заработной платы или от роста потребностей; в последнем случае нищета скорей вызывает возмущение, и это возмущение даёт более прочные результаты; но в обоих случаях можно говорить об увеличении нищеты. Если заработок мужа недостаточен для содержания жены и детей, то это ведёт, с одной стороны, к тому, что жёны и дети наёмных рабочих идут на фабрику для подсобного заработка, а с другой стороны, к тому, что мужчины воздерживаются от брака и ищут утешения в проституции. Благодаря этому увеличивается число незамужних девушек, которые, в свою очередь, вынуждены взяться за наёмный труд. Так капиталистический способ производства разрушает унаследованную нами буржуазную форму семьи, не заменяя её другой формой, и таким образом создаёт один из важнейших источников обнищания и вырождения"

Каутский К. К критике теории и практики марксизма ("Антибернштейн"). М., 2002, С. 197, 195