|
"Деспотизм всё равно задохнётся от запаха наших трупов..."
Дискуссия о социалистической морали невозможна без анализа тех произведений искусства, в которых художественными средствами отражен конфликт, присущий всякой революционной практике, конфликт между идеалом свободы, равенства и братства, поднимавшим народы на "штурм неба", и его практическим воплощением в ходе эпохи общественных перемен, "бури и натиска" мира нового на старый, уходящий, но цепко сопротивляющийся переменам, упорно защищающий свои привилегии, своё господство мир угнетения и бесправия. На многие коллизии и противоречия, выявляющиеся в ходе этого конфликта, одним из первых обратил внимание немецкий революционный демократ Георг Бюхнер в драме "Смерть Дантона".
Родившийся в окрестностях Дармштадта два столетия тому назад, 17 октября 1813 года, Бюхнер был одним из организаторов революционных обществ, покрывших тайной сетью задыхавшиеся в путах феодальной раздробленности немецкие княжества, курфюршества, герцогства и "вольные имперские города". Критика господствующих порядков, исходившая из-под легкого, быстрого пера Бюхнера, раздавалась в каждом слове, в каждой фразе "Гессенского сельского вестника": "Правительство - пиявка, ползущая по вашему телу, князь - голова ядовитой твари, министры - ее зубы, чиновники - хвост. Вся эта голодная нечисть, все благородные господа, которым герцог раздает выгодные местечки, сосут кровь из нашей страны". Призывы к революционному переустройству общества, к социальной революции и единой германской республике, содержавшиеся в письмах и речах молодого врача в подпольном кружке "Общество прав человека", в упомянутой выше прокламации 1834 года - "... Восстаньте, и вся родная страна восстанет вместе с вами!", вызвали пристальный интерес полиции и вынудили молодого врача эмигрировать - сперва в Страсбург, затем в Цюрих. Именно в последние три года жизни (писатель умер от тифа совсем молодым, не дожив до своего 24-летия) и были созданы самые знаменитые произведения Георга Бюхнера - три пьесы и повесть "Ленц".
Драма "Смерть Дантона" в четырех действиях была написана всего за месяц, и тем не менее это произведение для сцены захватывает нас, читателей и зрителей, накалом интеллектуальных страстей, смысловой насыщенностью споров, образностью и мощью языка, современностью содержания и, несмотря на всю трагичность финала, твёрдой верой в победу дела, ради которого жили и умирали герои Бюхнера.
"Когда могилы истории однажды будут вскрыты, то деспотизм все равно задохнется от запаха наших трупов", - говорит Дантон, и в этих словах, сказанных на пороге эшафота, мы слышим отзвуки того непреклонного оптимизма революционный перспективы, с которым вошли в историю духовные отцы и непосредственные деятели Великой Французской буржуазной революции - от Дидро и Вольтера до Дантона и Сен-Жюста. В пьесе немецкого романтика мы видим отзвуки тех соображений, которые приближают Бюхнера вплотную к марксову пониманию исторического процесса: "Конечно, я всегда буду действовать в соответствии со своими принципами, но в последнее время я понял, что социальные преобразования могут быть вызваны лишь насущными потребностями народных масс, что вся возня и все громкие призывы отдельных личностей - бесплодное и глупое занятие. Они пишут - их не читают, они кричат - их не слушают; они действуют - им никто не помогает...". В этих словах заключена не просто дилемма самого Георга Бюхнера - противоречие между романтическим порывом революционного преобразования мира и неготовностью тех, ради кого это преобразование должно свершиться, к немедленному и осмысленному революционному действию, но и трагический пафос, пронизывающий всю драму "Смерть Дантона".
Эта драма - трезвый анализ крушения иллюзий первого, героического этапа революции, искажения её первоначальных смыслов, целей революционного преобразования и жизненных принципов вождей революции, искажения, не могущего не вызвать эрозию морали и этики участников революционного процесса.
Пьеса Бюхнера реалистична, динамична и очень сценична. Из комнат и кабинетов действие переносится на улицы и площади Парижа, развертывается то в Конвенте, то в Якобинском клубе, то в революционном трибунале, то в игорном салоне, то в тюремной камере. Сочетание цитат известных исторических персон и мелочей повседневного парижского быта обеспечивают особую атмосферу, в которой высокое соседствует с банальным, трагическое с комическим. Речи депутатов Конвента, построенные по всем правилам ораторского искусства, сочетаются с фривольным остроумием салонов и площадной грубостью языка улиц. "Первая же сцена драмы сразу вводит нас в мир резкого диссонанса, мир, будто расколовшийся пополам: драма открывается двумя противоположными, лихорадочно перебивающими друг друга мотивами, - отмечал отечественный исследователь творчества Бюхнера Альберт Викторович Карельский. - Перед нами очевидно заданный, как будто даже назойливый прием и тон контраста. Но на самом деле, если внимательней вслушаться, он оказывается выражением глубочайшего конфликта внутри одного сознания". Главными антагонистами в драме выступают Дантон и Робеспьер, носители одного сознания, давние соратники. Их столкновение определяет развитие драматического действия. Эти герои воплощают в себе разные точки зрения на революцию и ее цели.
"Бюхнеровский Дантон - прежде всего символ. Это человек, убитый лицезрением "железного закона", с самой первой сцены не живое лицо, а "мёртвая реликвия", как говорится в драме. Смерть Дантона, о которой здесь рассказывает Бюхнер, - это смерть, наступившая ещё до той, протокольной, на гильотинном помосте" (Карельский). С самого начала действия Дантон ощущает свою обреченность.
Человек, с чьим именем связан героический этап революции, свержение монархии и первые победы над иностранными интервентами, предстает опустошенным и жаждущим только покоя, бесконечно одиноким: "Жизнь не стоит тех усилий, которые мы прилагаем для ее сохранения. Я сумею умереть достойно; это легче, чем жить". Дантон, казалось бы, окруженный единомышленниками, не в состоянии ответить на простой вопрос: "На кого нам опереться?". Дантон утратил опору, уверенность в правоте собственной позиции, даже в возможности целенаправленного участия личности в историческом процессе. Он вспоминает сентябрьские дни 1792 года, когда во имя спасения республики он, министр юстиции нового революционного правительства, отдал приказ об истреблении заключенных в парижских тюрьмах контрреволюционеров. Теперь этот сентябрь, как он говорит, тянет к нему "свои кровавые лапы". И хотя Дантон знает, что это было не убийством, а только "самообороной", он ощущает содеянное в те сентябрьские дни 1792 года, когда враг стоял у ворот столицы, как "проклятие долга". Сомнения в осмысленной результативности революционного действия приводят к пассивности, осознанию собственного бессилия, беспомощности перед "роком исторического процесса".
Трагичен в бюхнеровской драме и образ Робеспьера, стремящегося довести революцию до конца на основе принципов суровой добродетели: "Торжество добродетели невозможно без террора". Для воплощения этой программы в жизнь Робеспьер не останавливается ни перед какими средствами. Суд над дантонистами сфабрикован его сторонниками, доказательства вины вымышлены и подложны. Робеспьер это знает, но идёт на подобный шаг ради "высших интересов революции", становясь в итоге не менее одиноким и обреченным гибели, чем его поверженный антипод. Третьей силой и третьим героем драмы выступает народ Парижа. Народ отнюдь не безмолвствует в драме Бюхнера, но его позиция по отношению к спору внутри якобинцев непоследовательна и противоречива, вызвана голодом и нуждой, усталостью от пафоса первых героических лет буржуазной революции, не принесшей большинству санкюлотов ни достатка, ни избавления от гнета новых собственников, сменивших старое феодальное дворянство. Бюхнер говорит об этом прямо, без обиняков. Народ страдает, веселится, волнуется, протестует. Он полон гнева к тем, кто "мается от обжорства", у кого "теплые камзолы". Иронична песня уличного певца:
"А рабочий народ,
Ох и весело живет!
Он с утра до поздней ночи
Спину гнет, спину гнет!"
Рабочему народу не до высокой политики - именно тут автор верно и в соответствии с правдой истории чувствует причины краха и Дантона, и Робеспьера, и грядущего торжества термидорианской реакции, и будущей реставрации монархических порядков. И пока народ далёк от прямого и непосредственного, постоянного воздействия на тех, кто его возглавляет, кто руководит борьбой за его интересы, нет никакой гарантии от перерождения морали революционного авангарда, а, стало быть, от искажения изначальных целей революции и её последующей гибели.
Георг Бюхнер не дает в своей драме готовых рецептов. Он всего лишь заставляет задуматься нас, в том числе и над проблемами революционной морали. Но и это уже - очень и очень много. "Значение социально-исторического прозрения Бюхнера, - заметил Альберт Викторович Карельский, - в том, что он, обратившись к истории французской революции и полагая в судьбе ее вождей продемонстрировать "дьявольский фатализм истории", на самом деле одним из первых в европейской литературе и общественной мысли продемонстрировал всю принципиальную буржуазность этой революции... он сумел уже здесь, в этой драме, почувствовать то, что потом отлили в четкие формы материалистического анализа" те, кто пришел ему на смену, кто в новых условиях продолжил то дело освобождения человечества, которому без остатка была отдана вся яркая, но недолгая жизнь выдающегося немецкого писателя и политического борца.
Другие ссылки по теме:
|
rpk@len.ru
